Спустя несколько минут охранник подвел к столу перепуганную девчонку.
— С облегчением, дорогая! Присаживайся, поговорим, чай не чужие теперь, вон как ты меня недавно обласкала. Кого другого пристрелил бы за такое, а с тобой разговариваю, за стол приглашаю.
Пигалица бросила на меня взгляд, и нервными движениями уселась за стол, напротив.
— Заказывай, что угодно, оплачу, не жадный. Может, водочки за знакомство или ты коньячок предпочитаешь в это время суток? А водочку к вечеру? Не стесняйся. Расскажи, с какой обиды на жизнь, горе — то заливаешь? Давно пьешь? Прежде всего скажи, кто ты и как собираешься возмещать убытки. Деньги, то есть. В противном случае, долго отрабатывать придется. И трезвенницей! Ты ведь понимаешь, что это все с рук не сойдет? Итак, начинай — фамилия, имя, работаешь, учишься, кто родители, где живешь? Правду рассказывай, ты же понимаешь, что мне тебя проверить, только пальцами щелкнуть? Так что, деточка, врать дяде не надо!
— Прекратите ерничать и издеваться! Я вас боюсь так, что внутри все дрожит! Вы вон какой серьезный, людей как мух за мелочи стреляете. И ребята ваши явно не с пукалками ходят. Много уже пристрелили? Хотя, о чем это я, разве скажете?! Зачем вам лишний свидетель?! Меньше знаешь, дольше проживешь! Знаем, плавали! И горе у меня есть большое. Настолько большое, что никаким количеством алкоголя не запить. Только это вот не ваше дело, а мое личное, никого не касается. Да и пить я не умею, сегодня решилась, да неудачно, на вас натолкнулась. Сама виновата, нечего было на голодный желудок пить, сначала поесть надо было после голодовки на казенных харчах. Простите, что я так вам это говорю, наверное, перенервничала, вот стресс со словами и выходит.
Девчонка глубоко, как-то совсем по-бабьи вздохнула и опять заговорила:
— Какая я вам деточка? Я взрослая самостоятельная женщина. Нехорошо получилось, но я предупреждала, а вы не слушали! Сами виноваты! Обступили, напугали. И нечего было толкать, ничего бы и не случилось! Мало мне своих проблем, еще и вы на голову свалились! Скажите, сколько я вам должна и когда могу отдать деньги, как их передать? Назначьте место встречи, — привезу!
— Сколько лет тебе, самостоятельная женщина? Обычно стрелку я сам назначаю, не скачи козой!
Не слышу до сих пор, как тебя зовут? А вот истерик мне и в коридоре хватило!
— Полина Варламова, двадцать восемь лет, работаю, пока замужем, есть трехлетний сын Егорка.
Вам как дальше, прямо по анкетным данным?
— Не нарывайся, девочка, уже накосячила. Это почему же «пока» замужем?
— Да вот, точно разводиться собираюсь в ближайшее время, вырвалось невольно.
— Так, а кто у нас муж? — развалившись в кресле, строго смотрел на нее, чтобы даже не подумала расслабляться.
— Алексей Варламов, бизнесмен, только считайте, что уже бывший.
Я смотрел на девочку, которая споро орудовала вилкой в тарелке с салатом, принесенным официантом и не мог поверить, что передо мной сидит взрослая, уверенная в себе женщина, да еще и с трехлетним сыном. Как я так мог ошибиться, приняв ее за малолетку?
— Олег, а это не тот ли Алексей Варламов, с которым ты… — отвлек от размышлений Семен, оборвав фразу на полуслове.
Пришедшая в голову мысль заставила меня еще внимательней всмотреться в лицо пигалицы, сидевшей напротив.
— А скажи-ка, Полина, Антон Синягин кем тебе приходится? Ведь Алексей Варламов его зятем был?
Или я ошибаюсь?
Я с ожиданием смотрел на девчонку, ну не может она быть той, не бывает таких подстав от судьбы, пусть это будет не она! Хотя, уже понимал с холодеющем сердцем, что может. Похожа, очень, и черти в очередной раз разогревают для меня котел в аду.
— Антон Синягин был моим папой, а Алексей Варламов его зять. А что, вы знали моего папу?
Да, девочка, знал я твоего папу, ведь именно этот человек перевернул когда-то всю жизнь беспечного пацана, вывернув ее наизнанку и разом лишив всего, что было ценно и дорого в моей судьбе.
Не может быть! Вот эта хрупкая малышка с каштановыми волосами и огромными бездонными глазами, которые смотрели на меня со страхом и одновременно любопытством, ожидая, что я ей скажу, и есть дочка Антона Синягина, по чьей милости я чалился на нарах десять лет? И если бы не Дмитрий, то и остальные пять? Дочь человека, месть к которому заставляла меня жить в своре волков, выгрызая себе место, и показывая, что готов на все, но не склонюсь, не сломаюсь, не загнусь в местной больничке, где лежал с ножевой раной, после очередного нападения уголовников, которым пришел приказ с «воли» о моем устранении. Мой враг был силен, не физически, нет, тут я бы не побоялся выйти с ним один на один для честной схватки. Он был силен финансово, мог нанять людей для убийства, проплатив деньгами мою смерть. Видимо тоже хорошо запомнил нашу последнюю встречу и мои слова о том, что не только он заплатит за все, что сделал с моей семьей, но и что я лишу его всего самого дорогого, как когда-то это сделал он.
Отомщу за смерть отца, сумасшествие матери, самоубийство сестры. И он решил, что я не должен вернуться из зоны живым. Но я вернулся, вопреки его желанию, чтобы отомстить. Все десять лет я жил только одной местью, зная, что должен все пережить и остаться в живых, чтобы теперь он выл от боли и бессилия, как когда-то выл я. Сначала на могиле отца, а потом и сестры, отчаянно клянясь, что сделаю все возможное, но отомщу этой сволочи, который разом лишил меня всего.
Родных, друзей, успешного финансового и жизненного благополучия и, наконец, личной свободы.
Именно ненависть питала меня, помогая не спать по двое-трое суток, не позволяя телу расслабиться, зная, что шакалы в человеческом обличии нападают ближе к утру. Когда ты с трудом справляешься с бессонной ночью и поневоле начинаешь дремать, не в силах держать мышцы все время в состоянии скрученной пружины. И как удобно напасть всем поганым скопом, подловив тебя в такой момент, чтобы в очередной раз попробовать опустить, унизить, превратить в тряпку, в ничто, после чего загнать вниз, под ряды кроватей, где в темноте, всеми презираемые, живут такие же опущенные «петухи». Этакий особый сорт заключенных, с которыми никто не здоровается и руки не подает в опаске даже случайно коснуться. Потому что тогда тоже «зашкваришься» и попадешь в их ряды. А, значит, помимо сексуальных услуг, будешь делать всю самую грязную работу — мыть туалеты и душ, стирать одежду, чужие носки. Даже бить их руками нельзя, только ногами или тапочками по лицу, а тот не имеет право сопротивляться, лишь покорно стоять и ждать окончания наказания. Только, когда «петухов употребляют», это не считается каким-либо оскверняющим контактом. Попавшим в эту касту, выбраться невозможно, поэтому большинство заключенных, кого «опустили», идут на самоубийство.
И это сытое Синягинское быдло заранее решило если не убить, то заставить меня самого наложить на себя руки. Решил обложить со всех сторон, не дав и шанса на выживание, прекрасно зная правило — «за новичка не вмешиваться». В тюрьме каждый должен ответить за себя сам, показать, что ты за человек, на что способен и можно ли тебе доверять, потом, долгие годы, живя с тобой бок о бок. Очень жестоко, но первое слово должен за себя сказать сам, позже тебе помогут или нет — дело второе, как решат. Но не вмешаются, даже, когда хотят уничтожить с определенной целью, как Антон Синягин меня. Такие вещи подготавливаются долго, тонко, планомерно, чтобы потом не стало косяком тому, кто стал исполнителями заказа на зоне. Но выйти из этого достойно можешь лишь сам. Я выдержал, с хищным озверением ломая носы и руки, круша ребра и челюсти, расшибая костяшки пальцев об морды нападавших. Не один раз, сжимая зубы в бессильной злобе что-то изменить, и попадая в карцер после очередной драки.
